Есть предметы, исторически ценные: чей-то штандарт, чья-то сабля, чьё-то перо и т.п. Это плоть эпохи – вещь немаловажная, но особых эмоций у меня не вызывающая. Мне интересней памятники культуры, в которых ощущаешь дух эпохи. Фаюмские портреты в этом смысле уникальны. Когда я увидел их в первый раз, я остолбенел. Осознание художественной ценности пришло потом, а поразила именно их документальность. Тем более, когда знаешь, что портретное сходство было для их создателей наиглавнейшим. Ощущение такое, будто перед тобой фотографии людей живших за 2000 лет до тебя, и вот сейчас ты встретился взглядом с человеком, который мог разговаривать с Иосифом Флавием или видеть, как погибала Гипатия, и что-то думать по этому поводу.
Пушкин в русской культуре был и остается первым среди великих. И это несмотря на все передряги последних столетий, выдвигавших вперед то Некрасова, то Горького, то кого-то еще. А Пушкин все равно первый. Всегда. Почему? Не потому ли, что он – такая глыба и такой разный, что одинаково любезен западникам и почвенникам, монархистам и террористам, белым и красным, верующим и атеистам. И каждый «выстругивает» из этой глыбы свой персональный кирпич, причем высшего качества. Вот и получается: мы живем в стране с «непредсказуемым прошлым», а Пушкин – «наше всё». Потому что он – «наше всех»?
Маяковский застрелился, и что бы ни говорили по этому поводу, шел он к своему концу или, что вернее, обстоятельства его вели не менее закономерно, чем «проработанный» им за то же самое Есенин. Просто для «горлана и главаря» наступил переходный возраст, когда все публичные люди (артисты, спортсмены, писатели и проч.) сталкиваются с необходимостью корректировать свои отношения с окружающими их людьми. Это получается не у всех, потому что меняешь не текст на бумаге, а живого человека – самого себя. А Владим Владимыч, конечно же, был публичным человеком, к тому же в душе еще и артистом и спортсменом. И к роковому 1930-му году – всё в минус. И любовь, и семья – всё. «Лиля, люби меня» – это крик из предсмертной записки.
Обычный человек живет, пока он кому-то нужен. Потом доживает, сколько может или хочет. Поэт Маяковский жил, пока был кем-то любим. Всю жизнь он хотел «звон свой спрятать во что-нибудь мягкое, женское», но, наверное, оказался слишком «громоздким» для простой женской привязанности. А уже тридцать семь, и здоровье, любовь, друзья, почва под ногами.… Это была смерть на производстве – гибель от невостребованной нежности.
P.S. В своей передаче «До и после полуночи» Молчанов сообщил сенсационную новость: Маяковского, оказывается, убили. Гипотеза у него такая. Как в душу плюнул.
